Неточные совпадения
Что-то вдруг с треском осветило мост впереди, едущую по нем
повозку и верхового, и осколки, с свистом поднимая брызги,
попадали в воду.
Она чуть не
упала. Бегом добежала до
повозки, села и велела как можно скорее ехать
в Головлево.
Катя не отвечает и завертывается
в свой салопчик; она зябнет. Елене тоже холодно; она смотрит вдоль по дороге: город виднеется вдали сквозь снежную пыль. Высокие белые башни с серебряными главами… Катя, Катя, это Москва? Нет, думает Елена, это Соловецкий монастырь: там много, много маленьких тесных келий, как
в улье; там душно, тесно, — там Дмитрий заперт. Я должна его освободить… Вдруг седая, зияющая пропасть разверзается перед нею.
Повозка падает, Катя смеется. «Елена! Елена!» слышится голос из бездны.
Город оживлялся; часто были слышны бубенчики и скрип дорожных экипажей; часто были видны помещичьи зимние
повозки, кибитки, возки всех возможных видов, набитые внутри всякою всячиною и украшенные снаружи целой дворней,
в шинелях и тулупах, подвязанных полотенцами; часть ее обыкновенно городом шла пешком, кланялась с лавочниками, улыбалась стоящим у ворот товарищам; другая
спала во всех положениях человеческого тела,
в которых неудобно
спать.
Мы приехали под вечер
в простой рогожной
повозке, на тройке своих лошадей (повар и горничная приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по городу, расспрашивая о квартире, долго стояли по бестолковости деревенских лакеев, — и я помню, что озяб ужасно, что квартира была холодна, что чай не согрел меня и что я лег
спать, дрожа как
в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня мать также дрожала, но не от холода, а от страха, чтоб не простудилось ее любимое дитя, ее Сереженька.
Вечер был великолепный, очаровательный; с нами были удочки, и мы с Евсеичем на Мёше наудили множество рыбы, которую и варили и жарили;
спать легли
в повозке.
— Лошади у крыльца, матушка, я только хотел вас вызвать… А этот разбойник… бог спас, матушка! — лепетал скороговоркою Борис, хватая за руки меня и моего кузена и забирая по дороге все, что
попало. Все врозь бросились
в двери, вскочили
в повозку и понеслись вскачь сколько было конской мoчи. Селиван, казалось, был жестоко переконфужен и смотрел нам вслед. Он, очевидно, знал, что это не может пройти без последствий.
Началась возня… несколько коротких секунд… Чепурников
упал на землю, а черкес вскочил
в повозку.
Мы тоже не стали его ни о чем более расспрашивать и поскорее улеглись
спать в своей
повозке, а утром были пробуждены зычным криком, который раздавался из хозяйских комнат.
В этом крике среди многих других голосов мы могли различать и голос нашего Кириллы.
Ехали мы после этого скучно:
в повозке для нас двух открылся простор, пользуясь которым Пенькновский все
спал врастяжку, а я вздыхал и размышлял о том, как поразит весть о смерти Кнышенко его родителей, которые, вероятно, нас встретят
в Нежине.
Но больные все прибывали, места не хватало. Волей-неволей пришлось отправить десяток самых тяжелых
в наш госпиталь. Отправили их без диагноза. У дверей госпиталя, выходя из
повозки, один из больных
упал в обморок на глазах бывшего у нас корпусного врача. Корпусный врач осмотрел привезенных, всполошился, покатил
в полк, — и околоток, наконец, очистился от тифозных.
Подали двенадцать
повозок. Лошади фыркали и ржали, мелькали фонари. Офицеры
в своей палате играли
в преферанс; поручик Шестов, с рукою на черной перевязи, лежал
в постели и читал при свечке переводный роман Онэ. Главный врач сказал офицерам, чтоб они не беспокоились и
спали ночь спокойно, — их он успеет отправить завтра утром.
В серых сумерках
повозка за
повозкою выезжали на дорогу. До нас было еще далеко. Мы напились чаю и зашли с Шанцером
в фанзу, где
спали офицеры. Она была уже пуста. Мы присели на кхан (лежанку). Постланные на нем золотистые циновки были теплы, и тепло было
в фанзе. Я прилег на циновку, положил под голову папаху; мысли
в голове замешались и медленно стали опускаться
в теплую, мягкую мглу.
Оказывается, и вчерашнего приказания эвакуировать раненых они тоже не исполнили, а всю ночь оперировали. У одного солдата, раненного
в голову, осколок височной кости повернулся ребром и врезался
в мозг; больной рвался, бился, сломал под собою носилки. Ему сделали трепанацию, вынули осколок, — больной сразу успокоился; может быть, был спасен. Если бы он
попал к нам, его с врезавшимся
в мозг осколком повезли бы
в тряской
повозке на Фушунскую ветку, кость врезывалась бы
в мозг все глубже…
Тотчас по приезде начались сборы, окончившиеся
в неделю, и князь Василий
в десяти
повозках выехал из Москвы с дочерью, Яковом Потаповичем, нянькой Панкратьевной, сенными девушками молодой княжны и избранною дворнею.
В число последних
попали и знакомые нам Никитич и его сын Тимофей.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и
повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они
попали в средину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными
повозками.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и
повозке. Кучер
спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел
в сени.
В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась
в сенях, как только вошел Алпатыч.